Сериалы – не этап развития кино, также как кино – не этап развития литературы. Телевизионный сериал это продолжение радиосериала: тв – это радио с картинками. Главное здесь – слово, любой сериал можно слушать. Здесь играют одни и те же актеры, и зрители привыкают к голосам. Телевизор бубнит – люди занимаются своими делами. Работают уши, и это нормально.
Этой беседой мы начинаем цикл бесед о славном прошлом и о весьма интригующем будущем Научно-исследовательского института киноискусства, значение которого для отечественной киномысли переоценить трудно. Сегодня говорим с одним из ведущих наших киноведов Николаем Изволовым, начальником одного из отделов.
Манцов: Какого, кстати же, отдела?
Изволов: Я имею счастье возглавлять отдел, который после долгих переименований получил название историко-теоретического.
Манцов: Поясните, что представляет из себя этот самый Научно-исследовательский институт киноискусства? Когда и почему появился, какова его теперешняя судьба?
Изволов: Сергей Михайлович Эйзенштейн создавал Институт Истории Искусств. Статус кино в то далекое время был весьма низок. Эйзенштейн был вынужден дать честное слово Игорю Эммануиловичу Грабарю, что кино является искусством. Только после этого Грабарь согласился на то, что чтобы в рамках института существовал отдел, посвященный кино.
Манцов: У мэтров был спор такого рода?
Изволов: Да, Грабарь активно отказывался признавать кино искусством. И тогда Эйзенштейн дал ему честное слово в письменном виде, что, да, кино является искусством. Институт Истории Искусств до сих пор существует под названием Института Искусствознания. А продавленный Эйзенштейном киноотдел в начале 70-х годов получил отдельное помещение по адресу Дегтярный переулок, дом 8, и выделился во Всесоюзный научно-исследовательский институт киноискусства (ВНИИК).
Вообще Дегтярный переулок с его окрестностями очень интересное и важное место! Вся знаменитая советская историко-теоретическая мысль, которая породила и советский авангард в целом, и всю науку о кино, развивалась вот в этом самом географическом треугольнике, который весь можно обойти за 5—8 минут…
Сергей Каптелев, Николай Изволов, Игорь Манцов
Манцов: Своего рода место силы?
Изволов: Пожалуй. Итак, его координаты: театр имени Ленинского Комсомола – театр «Эрмитаж» — концертный зал имени Чайковского. А если превращать все это в трапецию, то рядом обнаружится Малый Гнездиковский переулок, где с 1918 года была руководящая инстанция советского кинематографа: сначала Кинокомитет, потом Госкино. Именно там Кулешов производил свои монтажные эксперименты, именно там Дзига Вертов прыгал с грота, с двухметровой высоты, чтобы посмотреть на замедленной съемке как меняется выражение человеческого лица. Именно там принимались все судьбоносные решения для нашего кинопроизводства: и в легендарные 20е годы и позже. Именно в этих точках центра Москвы киномысль всегда и билась. А теперь бьется киноведческая.
Манцов: Итак, Институт родился в 1974?
Изволов: Да, часть сотрудников автоматически влилась из Института Искусствознания, часть призвали со стороны.
В советское время всякая отрасль промышленности нуждалась в специальном, отраслевом научно-исследовательском институте. Очевидно, были какие-то разнарядки, и отрасль, у которой не было научно-исследовательского института почиталась за ущербную.
У нефтегазовой отрасли был свой институт, свой институт был у станкостроительной отрасли и так далее. Советское кино это была масштабная сфера производства и потребления. При этом у него не было своего института, кторый соотносил бы производственные задачи с линией партии. Вот этот институт и создали.
Директором его стал Владимир Евтихианович Баскаков, на тот момент уже достаточно легендарный человек. Долгое время был заместителем председателя Госкино, и много сделал для развития отечественного кинематографа. Но о нем уже много написано, сделаны телевизионные передачи.
Таким образом, институт долгое время именовался «Баскаковским». Баскаков умер около десяти лет назад, но многие и сегодня по старой памяти называют наш институт Баскаковским. Это название прилипло, и я не думаю что оно плохое. В перестройку, по результатам свободных выборов, новым директором стал сценарист, писатель и общественный деятель Алесь Адамович.
Кстати, такого мощного подраздела гуманитарного знания как киноведения нигде в мире больше нет. У нас есть, во-первых, традиции, во-вторых, мощные мыслители, которые работали в этой области начиная со 20х годов, а в-третьих старейший в мире институт кинематографии – ВГИК, в котором выделяется старейший в мире киноведческий факультет, основанный в 1946 году.
Наконец, в-четвертых, у нас есть тот самый академический научный институт, в стенах которого мы с вами сейчас и беседуем.
Везде в мире киноведы побираются на разного рода гуманитарных факультетах, будь то факультет славистики или факультет медиа теории.
Манцов: Вернемся к истории института: наступили трудные 90—е годы…
Изволов: Не хочу сказать, что это было хорошее время или плохое, это были очень сложные для института времена. Пресеклись институциональные, экономические, человеческие связи. Одновременно переструктурировался и сам институт. Например, вместе с развалом Советского Союза рухнул и весь восточно-европейский блок. Отдел института, который занимался фильмами социалистических стран, автоматически упразднился. Вместо отдела советского кино появился отдел российского кино и так далее.
Обработанность фондов и каталогизация зависят от знания иностранных языков. Как только русский язык перестал быть государственным в бывших республиках, возникли многочисленные проблемы, как языковые, так и информационные. Сбор информации, ее систематизация и накопление невероятно затруднились. До сих пор мы держимся в основном посредством старых связей.
Сегодня у нас иногда спрашивают: развиваем ли мы по-прежнему нашу науку, следуем ли традициям? Да, развиваем, да, следуем. Мы изучаем историю и теорию, мы ничего не бросили. Мы за копейки продолжаем здесь служить, служить этой самой науке. Хотя проблемы наши, повторюсь, увеличились многократно. И я думаю, что мы люди отчасти героические: не спились, не уволились, не ушли разгружать вагоны с углем, не ушли преподавать во ВГИКе. Нет, мы продолжаем заниматься академической наукой, которая, как правило, никому из современников не нужна.
Но может быть, в недалеком будущем, она кому-то понадобится.
Николай Изволов
Манцов: Давайте поговорим о недавно состоявшемся слиянии ВГИКа и НИИ киноискусства. О слиянии, так сказать, двух лун. А скорее двух солнц, двух звезд!
Изволов: Идея соединения ВГИКа и НИИКа окончательно оформилась в недрах правительства Российской Федерации. Вдобавок, президент Дмитрий Медведев сетовал на то, что слишком много защищается сомнительных или откровенно липовых диссертаций по гуманитарным дисциплинам. В 90е годы возникло огромное количество непонятных учебных заведений, как частных, так и на государственной основе. Зачастую там раздают дипломы и диссертации направо и налево. В системе точных наук контролировать качество знаний несколько проще. Гуманитарное же знание катастрофически размывается.
Общая тенденция очевидна: укрупнение, слияние учебного и научного заведений сходного профиля в рамках общей структуры, которая будет именоваться университетом.
Манцов: То есть ВГИК – теперь университет?
Изволов: На его фасаде уже значится: ВГУК . Но поскольку ВГИК это все-таки бренд, в скобочках оставили еще и прежнее название. В результате все выглядит несколько странно: ВГУК (ВГИК). Хотя, думаю, это не так важно, люди со временем разберутся.
Манцов: И как эти структуры, на ваш взгляд, будут взаимодействовать?
Изволов: Представим себе структуру апельсина: много долек под общей оболочкой. Так вот университет, это оболочка, под которой сосредоточены все-таки разнохарактерные учреждения. Поэтому тонкая, прозрачная пелёночка-перегородка должна непременно сохраняться. Через тонкую полиэтиленовую пелёночку мы можем друг друга видеть, можем разговаривать…
Манцов: Можем ощупывать!
Изволов: Осязать – это непременно! «Тактильность» очень важна.
Но бактерии, которые полезны для ВГИКа, могут быть разрушительны для НИИКа и наоборот. Должен быть какой-то незримый барьер, чтобы не допустить смешения академической науки с педагогикой. Это абсолютно разные сферы гуманитарного умения что ли.
Манцов: Разные технологии?
Изволов: Да, педагогика и академическая наука – это не одно то же. Да, люди, которых учат, могут стать академическими учеными, да, академические ученые могут быть педагогами. Но просто так взять и смешать эти две категории нельзя.
Я надеюсь, что у людей, которые занимаются администрированием процесса слияния, есть понимание этой разницы.
Манцов: Сегодня наша киноиндустрия работает скорее неудовлетворительно, качество так себе. Насколько интересно вам, исследователям кинопроцесса живется в этой ситуации?
Изволов: Каждый понедельник мы имеем обыкновение собираться в кабинете 6А в отделе современного экранного искусства, которым заведует Ирина Михайловна Шилова. Там в спокойных, а иногда и в крайне неспокойных разговорах разворачивается вся история нашего кино. В нашей жизни много серьезного и много структурного, но навсегда запоминается то, что смешно и отстоит от обыденности. Обыденностью и структурами никто никогда не восхищается, а восхищаются все отступлением от обыденности: странным, необычным, диковинным.
Допустим, если послушать людей, вернувшихся из армии, может сложиться впечатление, что вся армейская жизнь — сплошной анекдот, нелепица, что армия – это бесконечно забавное место, где целый день занимаются только тем, что обманывают дураков-офицеров, проделывают эксцентрические вещи и развлекаются, как могут. Я, как человек, служивший в армии, могу сказать, что все не вполне так: армия — это, прежде всего, караулы, боевые дежурства, наряды, трудная повседневность, рутина. Хотя абсурда, конечно, хватает, не зря же говорят: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется».
Так что работаем мы много и, надеюсь, плодотворно, но в скучном академическом режиме. Хотя в памяти в основном закрепляются веселые посиделки по понедельникам и по праздникам. И в этих разговорах даже сегодняшняя скучная и неталантливая кинематографическая действительность предстает в самом веселом, в самом выигрышном свете.
Манцов: Насколько профессия киновед сегодня востребована и престижна?
Изволов: Мне сегодня уже не обидно, а скорее смешно, когда в средствах массовой информации, в телевизоре или на радио, представляя того или иного комментатора или автора вступительного слова, для того, чтобы избежать лишних вопросов и профессионально его аттестовать, прибавляют к фамилии этого человека термин «киновед».
Боже мой, кто это? Никто среди профессионалов не знает такого человека!
В моем представлении, киновед – человек, который потратил много-много лет и сил на то, чтобы освоить действительно непростую и нетривиальную область гуманитарного знания. Между тем под названием «киновед» нам предъявляют человека, который не написал в жизни ни одной даже критической статьи!
И вот когда приходят какой-нибудь Вася Пупкин или Петя Ванькин и, представляясь киноведами, принимаются нести какую-то околесицу, я понимаю, что больше не хочу именоваться в публичном пространстве «киноведом».
За последние 10—15 лет этот термин невероятно девальвировался. Раньше мне было не зазорно сказать, что я киновед и не трудно было объяснить, что это за профессия: киновед – это звучало и внушительно и гордо.
Если я сегодня представляюсь киноведом, окружающие начинают понимающе, иронически улыбаться, дескать знаем-знаем, это те, которые болтают ни о чем в телевизоре. Поэтому сегодня я предпочитаю называть себя историком кино.
Сергей Каптелев
Манцов: Обсудим проблему восприятия кино в сегодняшней России. Сегодня кино доступно, как никогда. Почти все можно купить или скачать. Это рождает в наших массах с одной стороны иллюзию полного контроля над ситуацией, дескать, мне все доступно и я, не будучи дураком, способен добывать смыслы самостоятельно.
С другой стороны, те же самые люди страшно комплексуют: смыслы, которые им удается добыть, слишком уж убогие. Действительно, не будучи дураками наши пытливые люди понимают, что хоть сколько-нибудь внятно отрефлексировать гигантский поток иностранной, да и нашей продукции, они не в состоянии.
В результате, большинство сходится на том, что западное кино – дешевка, америкосы – дебилы, и уровень самосознания нашего пытливого человека автоматически повышается: как же, Каннский фестиваль наградил ту или иную картину тем или иным почетным призом, а наш человек не поддался этому авторитетному диктату и гордо соответствующую картину заплевал. Реальной экспертизы нет, уровень провинциального снобизма повышается с каждой минутой.
Итак, наш сегодняшний зритель смотрит огромное количество кино, совершенно не переваривая его, имея наготове две-три неэффективных отмычки. Люди, которые смотрят в огромном количестве американское кино, активно его не любят, это какой-то беспрецедентный мазохизм.
Изволов: А что вас удивляет-то, не пойму?
Манцов: Допустим, если в советское время наш человек смотрел редкие американские фильмы, или французские комедии, французские фильмы «плаща и шпаги», он млел, он расцветал, он лучился счастьем. Сейчас своей ненавистью к западной культуре он словно мстит ей за свое тотально непонимание. Постсоветская Россия провалила экспертизу. Вы, Николай, так, я вижу, не считаете, поэтому я свой вопрос снимаю.
Изволов: Представьте себе ситуацию проливного дождя. На улицу невозможно выйти, но у вас есть обязательства. Вы страдаете под дождем, вы мокнете и болеете, но вы обязаны, допустим, попасть на работу. Так и зритель не выбирает той ситуации, в которую он попал.
Манцов: Вы полагаете, что наш зритель находится в сходной ситуации? У него-то какие обязательства?
Изволов: Зритель должен заполнить свой досуг. Зритель должен о чем-то разговаривать с друзьями, соседями, коллегами и родственниками. Совершенно не важно, как он оценивает все это кино, важно, что им есть о чем поговорить. Они просто потребляют какой-то продукт, а потом этот продукт используется в сфере, скажем так, душевного контакта.
То, что они ругают фильмы, это и не хорошо, и не плохо. Все равно они упражняют свой мыслительно-оценочный аппарат. Если бы они любили этот фильм, они бы обсуждали его иначе. Это нормально. Это абсолютно нормальный психологический механизм, который есть у каждого человека. Люди хотят говорить о погоде, о женщинах, о политике, точно так же они хотят говорить о книгах и о фильмах.
Кстати эти фильмы мало на что влияют. Я с удивлением узнал, что современные дети, выросшие на третьесортной американской продукции, ставят Льва Толстого выше, чем комиксы. Казалось бы, в них пихали всякую дрянь, а они выбрали Толстого.
Манцов: Ну, это не искренняя позиция, наши дети Льва Толстого не читают. Во всяком случае добровольно.
Изволов: А я знаю, что читают.
Манцов: Совершенно определенно: наши дети Толстого не читают.
Изволов: Ваши не читают, наши читают. Чем отличаемся мы, профессиональные киноведы, от вас, профессиональных критиков и обывателей? Вы, критики, обязаны удивляться тому, что вокруг вас происходит. Ваша задача – грамотно это сформулировать и эмоционально преподнести. А мы, киноведы, принципиально ничему не удивляемся.
Манцов: Это понятно, но добровольно в массе своей дети Толстого не читают. От чего, кстати, он не становится хуже. Как говорит мой друг Касаткин, если любовь к Толстому – индивидуальная перверсия, а не навязанный социумом ритуал, это прекрасно, и такой человек заслуживает глубочайшего уважения.
Изволов: Я не сказал «любят», я сказал «ставят выше».
А вот в кабинет входит доблестный сотрудник нашего отдела Сергей Кирилович Каптерев, прошу любить и жаловать. Уже пять лет он украшает наш отдел. Между прочим, человек закончил Нью-Йоркский Университет, факультет истории кино, защитил там диссертацию, но работает не в Америке, а здесь. Что-то, видимо, ему показалось здесь более интересным, чем там.
Николай Изволов
Каптерев: (с ходу включаясь) Просто если я умру со дня на день, пусть это случится на Родине!
И, кстати, до революции фигура Толстого была важнее фигуры царя.
Изволов: Сергей, мы тут про судьбу Института киноискусства, а ты нам про Льва Толстого.
Манцов: Сергей, что вы можете сказать нам о сегодняшней судьбе кинематографа?
Каптерев: Кино появилось тогда, когда уже был придуман марксизм. Это была четкая система манипуляции. Я, например, рад, что российского кино больше нет, как нет и французского, как нет и американского — в плане художественных ценностей…
Манцов: Как это нет?! Я смотрю мало американского кино, но даже я замечаю, что там каждая вторая современная картина – шедевр, а каждое первая – незаурядна.
Каптерев: По моему мнению, шедевров там немного. Может быть «Джеймс Бонд»? Но это продукт, чье производство началось еще в 1961 году – и он в основе своей не американский. Он с тем или иным успехом возобновляется, но эта не новая продукция.
Переживать о том, что отечественное кино плохое — не стоит, его просто нет. И никто в этом не виноват. Традиционное кино тесно связано с понятием бюджета. Все это было давным-давно придумано на больших голливудских студиях. Как только индустриальная эпоха закончилась, кино себя во многом исчерпало.
Капитализм, буквально по Марксу, создал себе, из своих недр, конкурента – коммунистическую систему. Единственно для того, чтобы было с кем соревноваться. Создание коммунизма в недрах капитализма – это не что иное, как воплощение идеи конкуренции. Сами создали себе конкурента, чтобы эффективней развиваться. Сейчас соревноваться не с кем. Кино и здесь, и там умерло.
Манцов: Не стану спорить, по-моему, современное американское, да и европейское кино – прекрасны.
А что вы думаете про многочисленные и очень качественные американские сериалы?
Каптерев: Ну, это же не кино, а телевидение.
Манцов: Неважно. Это некая новая медийная форма, которую и полезно, и интересно обсуждать. Огромно количество наших людей на эти сериалы подсажено. Причем любопытно, что они единодушно клянут американское кино и столь же единодушно воспевают американские сериалы.
Каптерев: Именно, это иная медийная форма.
Манцов: То есть вы считаете, что киноведение не должно его учитывать и рассматривать?
Каптерев: Там другая система ценностей, другая подача материала.
Изволов: Друзья, вы все перепутали. Сериалы – это не этап развития кино, также как кино – не этап развития литературы. Телевизионный сериал, Сережа, это продолжение радиосериала, потому что телевидение – это радио с картинками. Главное на телевидение – это слово, любой телевизионный сериал можно слушать. В телевизионном сериале играют одни и те же актеры, и зрители привыкают к голосам. Телевизор бубнит – люди занимаются своими делами. Работают уши, и это нормально.
Помните, раньше были радиопостановки. Разливался голос Бабановой: «Оле Лукойе!».
Сергей Каптелев
Манцов: Незабываемое! А какие были с ней «Маленький принц» и «Дориан Грей»!
Изволов: А радиоволшебник Николай Литвинов: «Сейчас, дружок, я расскажу тебе сказку».
Каптерев: Лично меня не интересует генезис, происхождение сериала как жанра. Были хорошие сериалы, которые делали люди из кино: «Менты» Рогожкина, Светозарова…
Манцов: Я говорю про американские сериалы, наши меня как-то не очень вдохновляют.
Каптерев: На них, к сожалению, у меня нет времени – считаю, что в российском контексте они смотрятся не очень убедительно.
Манцов: Дело хорошее. А все-таки к содержательному обсуждению американских сериалов мы в «Часкоре» достаточно скоро вернемся. Николай, подытожим, каковы же перспективы нашего киноведения как науки?
Изволов: Киноведение, а тем более наше, не закончится никогда. Всегда будет нужна академическая наука, ибо человечество не может просто взять и перестать изучать окружающий мир. Это не возможно.
Манцов: А ВГИК не перемелет академический институт в нечто более прикладное?
Изволов: Как пойдет эволюция, предсказать никто не может, но я думаю, объединение пойдет на пользу обеим структурам. Мы, историки, избегаем оценочного суждения, когда речь идет о статистическом накоплении данных. Должно пройти время, чтобы мы увидели, какое решение и насколько было правильным.
Я помню, как в 80е годы тогдашние советские мультипликаторы боролись за то, чтобы их называли аниматорами. Они говорили: «Во всем мире используют слово анимация, «анима» — это же душа. Мы же одушевляем наших персонажей своим дыханием, мы – живые боги».
Прошло время, их стали называть «аниматорами». А после перестройки народ начал активно ездить в Турцию. И тут выяснилось, что подавляющее число населения называет аниматорами тех, кого раньше именовали «массовиками-затейниками». Люди, которые 10 лет жизни положили на то, чтобы превратиться из мультипликаторов в аниматоров, теперь пребывают в культурном шоке и пытаются вернуться обратно в мультипликаторы.
Манцов: Хорошая метафора. То есть последствия наших деяний непредсказуемы?
Изволов: Но мы все равно должны и будем бороться.
Статьи по теме:
- Сигнальные огни на болоте.
Беседа с кинокритиком Еленой Михайловной Стишовой.
- Уилл Смит: «Кинематограф – наш семейный бизнес» .
В российский прокат выходит фильм «После нашей эры» - история об отце и сыне, которые попадают на Землю спустя тысячу лет после экологической катастрофы. В главных ролях – Уилл Смит и его сын Джейден .
- Мульт-краудфандинг.
Гарри Бардин ищет деньги на завершение нового фильма.
- Так они и лежали в сиропе.
По оригинальной версии сценария «Матрицы» у фильма другой конец и эпилог.
- Долгая темь и счастливая грязь.
- Мода на большом экране.
Придать лоск фильму можно несколькими способами, один из них - пригласить на роль художника по костюмам знаменитого кутюрье.
- «Ника»: послесловие.
- Али разбивает лёд.
- Миссия рядового хоббита.
Новая экранизация Толкина - героизма от каждого по способностям .
- GenerationП глазами американцев.
Замочная скважина, сквозь которую открывается будущее всего мира (TimeOut New York).
